Four matching calluses on our fingertips

Я попросила о помощи. Нужно было поговорить. Кажется, впервые в жизни она была мне настолько нужна. Именно она, именно теперь. На самом деле, я была в отчаянии. Просто постеснялась умолять. Издержки воспитания.
В суете будней времени для меня так и не нашлось, через два дня у нее был самолет. Мы ехали в вагоне метро, глядя друг на друга. Ее зеленоватые глаза смеялись - у нее было хорошее настроение.
- Расскажи, - сказала она.
На этот раз мне хотелось чего-то большего, чем просто оставить собеседника тихо охуевать над моими признаниями до конечной станции. Поэтому я молчала и улыбалась.
И тут она вдруг "прочитала" меня. Увидела то, чего не могла знать - потому что я не открыла ей. И она сказала:
- Все у тебя будет хорошо. Странно, но хорошо. Ты же знаешь.
И она была на 1000% права. И я вдруг увидела эту точку выхода на незримый контакт, когда ничего больше уже и не надо. Как я благодарна ей за этот момент!
- Береги себя, пожалуйста, ладно? - сказала я, обняла ее и выскочила в раскрывшиеся двери, когда громкоговоритель возвестил о станции Кузнецкий мост.
Я любила Лисичку, да что там, просто обожала - все эти годы.

Позавчера я дочитала книгу Letters of Insurgents(Письма восставших) Фреди Перлмана.
И, знаете, мне уже жаль, что она закончилась.

Она рассказывает историю двух бывших товарищей, Яростана и Софьи, рабочих картонной фабрики, которых жизнь разлучает после неудавшейся революции. Она эмигрирует на Запад, а он проводит в общей сложности 12 лет в тюрьме. Через 20 лет молчания они начинают эту межконтинентальную переписку. Они уже взрослые, но все такие же верные своим идеалам люди. Это удивительная, очень личная переписка обо всем на свете - о дружбе и предательстве, о маленьких победах, больших поражениях, о свободе - общей для всех, своей для каждого, о теории и практике борьбы, о мечтах и идеалах, и конечно - о любви.
Это честная, красивая и грустная история, как большинство историй про анархистов. История состоящая из многих историй. И я не преувеличу, если скажу, что я очарована ею.
Я читала ее два месяца. 831 страница английского текста. Да я целый кусок собственной жизни прожила, пока читала жизни этих людей! Я смеялась и плакала, злилась и радовалась, отчаивалась и воодушевлялась вместе с ними.
Эта книга вышла в 1976 году, почему она оказалась такой важной для меня сегодня?
Первые мысли, которые меня посетили в самом начале чтения, были достойны пациента палаты номер шесть. "Может, мы - просто фениксы, или саламандры, мы - один и тот же дух - дух борьбы за свободу, дух любви и добра, который воплощается снова и снова в разных людях? Мы сгораем в огне, чтобы воскреснуть? Почему же еще мы так страдаем от одного и того же, с такой яростью стремимся к одному и тому же? Отчего так болит душа?"
Я плакала, не понимала и снова чувствовала, как касаюсь чего-то важного.
Потом мне стало казаться, что это есть в каждом. Стремление к свободе, подсознательное желание добра - это не приобретенное извне свойство, но сама природа человека.
Теперь я улыбалась! Ведь это значит - можно увидеть свое отражение в каждом человеке. Я больше не чувствовала себя странным одиноким бунтарем.
Я читала ее в поезде, читала в метро, читала в едва откупорившей осень Москве и в солнечном Владивостоке, читала в постели и в кресле Боинга на высоте 10000м, с любопытством выискивая свое отражение в окружающих - уже гораздо менее чужих, чем прежде. Я читала в минуты радости и в беспросветном отчаянии, когда думала, что дальше жить уже незачем. Я попросту приросла к ней. Вообще-то я не помню, чтобы литература в оригинале производила на меня такое сильное впечатление, с тех самых пор, когда я зачитывалась Лоуренсом.
Софье я, конечно, сопереживала больше остальных. Она слишком на меня похожа - та же девочка-самоанализ, красноречивая, как засос на шее, так же одержима желанием "хоть что-нибудь сделать" и так же ревет по любому поводу.
"Почему всё так похоже, почему так много общего??" - пугалась я. Но потом успокаивалась - мы все похожи, это же так естественно.
Вот почему я взялась за перевод с такой радостью - не в службу, не в дружбу, а больше для самой себя. Слова давались мне легко, и я ощущала радость от сопереживания, радость от того, что действительно делаю то, что люблю. Потом меня снова накрывало отчание, и я начинала думать, что это книга была написана анархистом исключительно для таких же анархистов. Для всех других она не нужна, не важна, она ничего не затронет внутри. НУ ПОЧЕМУ?! И тогда я опять рыдала и бросала все.
Знал бы Перлман,сколько слез я пролила над его книгой. Но по большей части это были все же слезы радости. Так что, пока меня снова случайно не накрыло отчаяние, я выскажу вам свое мнение. Эта книга действительно прекрасна, и я счастлива, что знаю английский и могу ее читать, я счастлива, что участвую в ее переводе. И конечно, я буду еще счастливее, когда она - я надеюсь - будет опубликована на русском.

Он пришел к нам, открытый, без всякого пафоса, простой и лаконичный, как всякий анархист.
Он играл так, что зажигались наши сердца.
Знал ли он, как вставали дыбом волоски на загривке, как ревело в ушах, как волна за волной пробегала по телу от восторга?Да, верно, он знал, как это бывает, когда не видишь ничего вокруг от нелепого, слепого экстаза. Ведь это нелепость, это полнейшая нелепость! Вы слэймились когда-нибудь? Если да, то вам известно, что если вы упадете, вас тут же поднимут; если вас толкнут, вы тут же услышите извинения. В этом безумном месиве никто вас никогда не затопчет - потому что вы все - одно целое, единое, чистая энергия, настроенная на одну волну.
Смог бы он почувствовать, как я - как каждый из нас - отдает ему свою силу, энергию, свой неукротимый порыв - чтобы вложить его в это нечто, невидимое, невиданное, всемогущее движение вперед? Пожалуй, не смог бы, как большинство людей, которых мы любим бескорыстно. Впрочем, говорить о любви здесь неуместно, потому что это нечто находится вне любви, как и вне всего остального, это нечто, родственное тому, что мы испытываем после секса, когда абстрагируемся от любых мыслей и даже от самой любви - это просто чистая энергия и все.
И тут же это радостное опустошение, когда тебе нечего больше отдать - ты пропотел насквозь, сорвал голос, стоптал ноги в кровь.Я до сих пор помню концерт Г.О., на котором мы вырывали пряди волос и клали на край сцены, к Егору, который убегал сразу после концерта. Его старший брат Сергей, игравший сегодня, не мог этого помнить. Вадим не убегает.
Он случайно задевает меня, вбегая на сцену, чтобы собрать что-то - задевает, и тут же извиняется, слегка трогая за плечо:
-Простите пожалуйста.
И тогда я понимаю, что все еще сижу на подмостках, без цели и мыслей, с опустошением, глядя вникуда. Для чего?
Спроси меня кто-нибудь об этом, я бы не смогла ответить.
Люди вокруг просили автографы, им это было важно.
-Спасибо, - выдавила я. - Спасибо вам.
И слова закончились.
"Это нелепость, это нелепейший абсурд!.." - крутилось в голове.
- Вам спасибо, что приходите,- отвечал он. - Придете снова? О, а это что же? - читает надпись на моей футболке.- ПАНК. Разумное, доброе, вечное. Во! А это правильно!
И пожимает мне руку.
У него крепкая горячая ладонь.
И я снова ощущаю единение со всем миром. Это редкое и очень счастливое чувство. Все правильно, все закономерно. И то, как мы отплясывали сегодня, выплескивая эту неисчерпаемую энергию вникуда - это тоже было - очень правильным - волшебством. Или тем, что можно назвать просто - чистой энергией.